Проза

                          Больной

 Отзовитесь, пожалуйста, в гостевую, если Вам понравилось, или просто есть что сказать.

Отзовитесь, пожалуйста, в гостевую, если Вам понравилось, или просто есть что сказать.

Вступление.

Если Вы думаете, что зубная боль – не достаточный повод для того, чтобы ложиться в больницу – то очень ошибаетесь. Ошибкой будет также верить зубному доктору, который, забирая Вас на операцию, утверждает, что «Мы не режем. Режут на скотобойянях. Животных. Сначала электрошоком, а потом отрезают головы». Лучше бы уж электрошоком, - поверьте мне. Потому что воспаленные десны и щеки не реагируют на морально устаревший новокаин и, старательно наливая онемением язык и губы, оставляет нетронутыми болевые рецепторы.

 Попробуйте сначала потереть свою десну наждачной бумагой, подождите, пока там все опухнет, а потом резко вбейте туда гвоздь. Вот примерно такие ощущения ждут «праздничных» больных, которые совершенно нахально обратились в больницу, когда вся страна 10 дней празднует наступление Нового Года.

 «Что, - посмеиваясь, скажет Вам усталый рентгенщик – зубы разболелись? – и посмеется себе в усы – жрать меньше надо!» И, заходя в комнату с допотопным рентгеновским аппаратом, вскрикнет: «Ну что стоишь? Проходи! Ложись!»

 - Доктор, а будет больно? – робко спросите Вы, заглядывая в глаза молоденькому красавцу с длинными ресницами в белом халате.

- Нет. Не будет. Всё будет в шоколаде, - скажет он.

 И только через несколько дней Вы узнаете, что значит «в шоколаде». «В шоколаде» - это значит, что надо сказать большое спасибо знакомому парню, который «замолвил за Вас словечко», и молодому доктору за то, что оставил Вас в больнице, а не отправил домой, выписав антибиотики. Потому что через пару дней дома Вам бы обязательно разрезали щёку, потому что она раздулась бы так, что глаз перестал видеть. А передавать больных в другие ведомства – например, к глазникам, там, похоже, не принято.

 «В шоколаде» - это также значит то, что после операции по вскрытию абсцесса, где Вы дико вопили, ругались и не могли прийти в себя от боли, Вам выпишут «хорошие лекарства», и даже бесплатно вколят анальгин. Правда, из Вашего шприца. Но это мелочи. Потому что на следующий день «хорошие лекарства» для Вас закончится, и Вам предложат купить их самим, или согласиться на «морально устаревшие».

 «В шоколаде» также означает то, что на ближайшие несколько дней Вы обеспечены условно бесплатным жильем, условно съедобной пищей, рассеянным вниманием медперсонала, отличной компанией и множеством историй жизней и болезней, которые помогут Вам понять, как хорошо Вы, оказывается, жили, не зная обо всем этом.

 Если Вы живете не в городе, то  закидаете меня помидорами после этой статьи. Потому что всё, что для меня было болью, пыткой и обстоятельства, которые я вынуждена была принимать, стиснув больные зубы, для Вас будет радостью и спасением после долгих новогодних мучений.

 Что ж, теперь, когда я наметила основные пути своего повествования, если Вам интересно походить со мной по больничным коридорам, по процедурным и ординаторским кабинетам, а также по душам людей, попавших в больницу, то – в путь. Я приглашаю. Обещаю, что это путешествие будет спокойным и неторопливым. Как путешествие с человеком, временно ограниченным в своих действиях.

 Глава 1. Боль.

 В больнице все знают, как это больно в первый день. Как это страшно и как обидно – попадать сюда. Поэтому относятся внимательно и доброжелательно.

Желают Вам добра и оказывают внимание ещё и потому, что больше – некому. Потому что медсестры – заняты, а врачи радуют Вас своим вниманием только на профессорском обходе и на перевязках. Наверное, так и надо. И именно поэтому – коллеги по несчастью  к Вам относятся внимательно.

 Первые четыре часа в больничной палате я плакала. От боли, обиды и невозможности остановить боль. Я не знала, когда она закончится, и чем. Я не понимала, почему зуб привел меня в больницу. Я ненавидела молодого красавца, который вскрывал мне десну. Смутно, сквозь слезы, я видела, что в палате идет жизнь. Меня аккуратно обходят стороной. И не пытаются вмешиваться в мой диалог с болью.

 А диалог был бурным. Я просила её остановиться, я уговаривала её отпустить меня хотя бы на минуту, я пыталась пообещать ей больше никогда не есть сладкого, и даже пыталась обмануть её, показав, что я смирилась. Боль была. Она никуда не уходила и просто жила в моём теле.

 Я сама позвала её в свою жизнь. Когда согласилась жить с настоящей физической болью. Мужчина предложил мне игру. Настоящую, живую, по правилам. Игру, где главный персонаж – боль. И этот герой помогал нам обоим достичь цели. Выиграть. Он меня бил. Бил рифленой доской по мягкому месту, бил ладонью по лицу – много и часто, бил лозой орешника по спине и груди. На моём теле оставались шрамы и синяки, на лице – следы его огненных ладоней, а я была счастлива.

 Я играла с болью, приглашая её в свою жизнь, когда требовалось. Я читала про неё красивые книжки. Юкио Миссима и Клайв Стейплз Льюис – покоились на моём столе и были символами настоящего времени. Как радовалась я, отправляясь вести очередной тренинг с тщательно выпоротой попкой под длинной юбочкой. Тренинг был великолепным, а я после него бежала выполнять свою повинность – два часа стоять на коленях, с руками на затылке перед его взором. Коленки болели, руки затекали, но я любила эту боль.

 Я любила даже ту пронзительную боль, которая заставляет потерять чувство стыда и ситуации и визжать громко и неистово в помещении, где каждый диван имеет уши. Где рядом – сотни людей, которые знают, кто ты, и что происходит за дверью. Когда обычно он бил меня, я держалась – не плакала. Я с радостью принимала эту боль. А в эти пронзительные моменты – боль сама проникала в меня радостным потоком, не спрашивая, хочу ли я её. Я ревела, визжала и захлебывалась от боли. И всё же я любила её.

Потом игра закончилась и боль на время оставила меня. Признаться, - я без неё скучала. С болью реальность жизни не вызывала сомнения. А без неё реальность вдруг стала исчезать. Она просачивалась сквозь пальцы и оставляла страшную пустоту, где казалось, что нет ничего настоящего.

 Боль снова пришла ко мне, когда я уже почти устала кромсать реальность по своему усмотрению. Мой главный вопрос в тот момент звучал так: «Зачем?». Это непродуктивный вопрос. Это вопрос, который не ведет ни к какому ответу. Я спрашивала себя: зачем эта любовь, которая вдруг накрыла меня своим огнем? Зачем эти глупые тренинги, за которые люди платят большие деньги? Зачем я хожу, мечтаю и что-то пытаюсь сделать? Заходя в тупик, пытаясь найти ответы на эти вопросы, я вдруг получила единственно возможный в этой ситуации ответ: «Так надо». И ответ этот я получила от своей давней подруги – боли.

 Она напала на меня ночью, когда я не понимала, зачем со мной рядом человек, который рядом. Зачем я кому-то что-то пишу, и кого-то чему-то учу. Руками анестезиолога она выбила моё сознание и там написала свой ответ. Она свалила меня в постель и продержала там несколько дней. Она отпустила меня, когда поняла, что ответ «Так надо» - надежно засел в моей голове. И я поняла: просто ТАК НАДО. И дело даже не в том, что человек, который был рядом, окружил меня такой заботой и теплом, в которых невозможно было не выздороветь. И не в книгах и музыке, в которых я жила все дни, пока моё тело было слабо пригодным для  жизни. И даже не в друзьях, которые не оставляли меня одну… просто… Так. Было. Надо.

 Выходя из больницы, я благодарила боль за урок. И пыталась было уже забыть её, когда она вдруг пришла снова. Напала на меня с такой силой, злобой и остервенением, что я всерьёз испугалась. Я уже считала боль своей подругой, и не думала, что она сможет быть со мной так жестока. Она пришла ко мне вечером. Когда я уезжала от человека, которого люблю.

 Я не могла слушать музыку – моя собеседница не терпит фона. Я слушала только её. Только боль. И не слышала, что она мне говорила. Я тихо постанывала, кладя голову на спинку автобусного кресла… Я снова вела с ней диалог. Моя подруга боль, как  и я  - любит красоту. Ей тоже нравились пролетающие пейзажи синей ночной дороги, и она любовалась этой дорогой, не отпуская меня. Она что-то хотела мне сказать. Но я не понимала.

Дома я пыталась заесть её орехами и задавить таблетками. Я не думала, что она так обидится. Прорываясь сквозь действие анальгетиков, боль рвалась наружу из моего рта. Она призывала меня к активным действиям.

 Она стала спокойнее только когда меня поместили в палату.

Она  запела мне на ушко свою непонятную песню и обещала не оставлять меня всё время, пока я здесь нахожусь… Когда голосок её чуть-чуть ослаб, я попросила медсестру сделать мне обезболивающий укол.

 - Отживела? – спросила меня приветливо соседка по палате.

- Угу, - кивнула я – и уснула.

Глава 2. Больные.

 Проснулась я вечером от громкого призыва медсестры: «Больные! На уколы!»

Совершенно естественно я не отнесла к себе этого обращения. Во-первых, ничего, кроме моей боли меня тут не волновало, а во-вторых – я не больная. Потом ещё долго меня заставляли дрогнуть эти слова, и попытка объяснить, что я – не больной, а временно нетрудоспособный человек, вызывали только снисходительную улыбку у медперсонала. Но я на них не обижалась. Потому что, только повесив на человека ярлычок «больной», можно смириться с необходимостью быть с ним.

 По коридорам ходила бабулька с черными растрепанными волосами, в белом халате. Она громко выла и причитала о том, что «всю ночь меня мучили. Ещё одной такой экзекуции я не вынесу!». Я её понимала, и тоже боялась будущей ночи.

 Женщина с забинтованным лицом и кровью, сочащейся из-под повязки, приходила в себя от наркоза и громко рыдала. Мужчина со впавшей челюстью ходил по коридору, уставившись в одну точку. А бабулька, выходя из операционной, держала место, куда только что сделали укол, задрав при этом полу халата до самого этого места.

 Измученная медсестра пришла делать укол ко мне в палату и, причитая о том, как ей тяжело и обидно выслушивать все эти жалобы и стоны, спросила меня:

- Ты-то хоть плакать не будешь?

- Буду, - уверенно ответила я. И всем стало понятно, что боль меня отпустила.

 С тех пор началась долгая, простая и весёлая больничная жизнь. Было много людей, много общения и много новой и совершенно ненужной мне информации. Информации, которую я предпочла бы не знать, или хотя бы пропустить мимо себя… Но она пришла, и защититься от неё никак не было возможно.

 Тут я узнала о том, что такое «свищ». Это когда тебе удаляют зуб, а рана не заживает. Во рту образовывается дырка, которая соединяет его с носоглоткой. Таким образом, вода выливается через нос.

 Тут я узнала о том, что в селе очень легко умереть. Сельские врачи работают строго по расписанию: до 9 января никто из них на работу не выходит. Карета скорой помощи – явление столь же фантастическое, сколько для меня, например, лимузин в качестве общественного транспорта. «Приходите после 9-го» - это нормальный ответ больному со вздувшейся щекой. А на просьбу: «Ну сделайте хоть что-нибудь! Помираю!» - случайный доктор вскрывает щеку «наживую» и выливает оттуда стакан гноя.

 Тут я узнала, что в деревне практически потеряли свою силу местные «шаманы». Что людям не помогает прикладывание капустных листьев и заговаривание зубной боли бабками-знахарками. В конечном итоге человека все равно везут в больницу, а в истории болезни отмечают эти проявления «языческих камланий» как «занималась самолечением».

 Я узнала, что доктору обязательно надо дать денег, иначе он отправит тебя домой – лечиться антибиотиками, потому что в новогодние каникулы работать не хочется. Так несмышленую Аню 2-го января отправили домой. А 3-го она приехала и сказала: я отсюда не уйду. Пришлось вскрывать абсцесс через щеку. А потом долго ходили и требовали с неё денег.

Ещё я узнала, что обезболивающее лучше покупать самому. Иначе будет также больно, как описано в начале этого повествования.

 Вот ещё несколько фактов, которые мне лучше было бы не знать:

В платных стоматологических клиниках могут оставить кусочек зуба, который вызовет воспаление и приведёт к разрезанию щеки.

Боль в лунке удаленного зуба – нормальное для больницы явление. «Здесь всем больно», - говорят местные доктора. Правда, если прочистить лунку и заложить в неё специальное лекарство, боль проходит. Но этот секрет ведом только хирургам платных стоматологических кабинетов.

Возвращение пациентов с осложнениями – тоже вполне ожидаемое явление. Люди возвращаются из-за осложнений, загноений и других причин, которые… Которых, слава Богу, я избежала, сразу же после больницы, отдав свои зубы на усмотрение своего платного стоматолога.

Операции, подобные моей,  делают только в этой больнице.

В отделении под вывеской «Центр пластической хирургии «Пластика»» людям могут удалить сразу 6 зубов.

 И ещё несколько забавных фактов о жизни:

В Воронеже восстанавливают девственность только в двух местах: спереди и сзади.

Человек, которому после больницы предстоит сесть в тюрьму, становится очень добрым и человечным. И с радостью впадает в детство.

Если парень выходит из машины и не помогает выйти девушке – ничего хорошего из него не выйдет.

Настоящая женщина между мужчиной и детьми выбирает детей. И этим – счастлива.

Водка, пиво и ещё водка, смешиваясь с антибиотиками, заставляет человека путать туалет и общественный коридор.

А от бутылочки пива во время приема антибиотиков можно запросто упасть в обморок.

Доктора стесняются пациенток в коротких халатиках.

 Я узнавала всё это случайно, и, узнав, старалась отложить это всё подальше, и не думать, и не читать между строк.

Я старалась не смотреть в глаза женщине, отходившей от 6-го в своей жизни общего наркоза. Ей требовался этот наркоз. Несчастной, пьющей деревенской женщине требовалось острое внимание, которое дает больница. Я старалась не слушать истории о гибели её детей. Мне не нужна была её боль. Я старалась не слышать её зова: ну помогите хоть кто-нибудь! Хоть кто-нибудь позаботьтесь. Смотрите, как я себя тихо убиваю. Спасите меня.

Я закрывала уши, но слышала, плакала, и ненавидела её за эту боль. Она задорно махала рукой, когда ей советовали прикладывать холод и пить таблетки… А, ладно… И задорно она отмахивалась, когда ей говорили, что вино и антибиотики – не лучшее сочетание. Особенно для неё… «Мы вон в том корпусе столько перепили… И ничего… Живы». Я слушала и старалась отводить глаза от этого пока ещё живого человека.

 Я пропускала мимо себя парня, который, вернувшись из армии, женился «по залёту». Он жаловался, что жена его не понимает, что постоянно ворчит, когда он в 3 часа ночи возвращается домой. Он спокойно говорил об отце, который пьет и проигрывает деньги в игровые автоматы. Я старалась не замечать, как он ищет глазами помощи.

 Я старалась отвернуться от парня, влюбившегося в мою соседку по палате. Холодный инженер атомной станции пел песни о любви молодой девчонке, которая ждала принца. И забавлялась с ним. С тем, кто считал себя умным, талантливым, серьёзным женихом, и давно переставшим им быть. Он давно превратился в страшноватого зануду, с застоявшимся внутренним миром, как покинутая Чернобыльская АЭС.

 Я старалась молчать и не отвечать на жалобы девчонки на то, что «все мужики козлы… Мужчина должен…» На этом я закрывала глаза и разглядывала верхушки деревьев, которые шептали мне, что девчонка, так упорно утверждающая, что «он должен» скоро и сама поймёт, что должна только она сама… Я старалась не  слышать, как она любит бывшего мужа, и не разговаривать с ней о том, что она не слышит себя…

 И уж совсем точно я закрывалась от парня, которого после выхода из больницы ждала тюрьма. Я упорно не замечала, что цветы и тортики, которые он приносил «Вам, девчонки» - предназначались мне. Я старалась не видеть, как он слаб, чтобы не брать его за руку, когда мы ходили на остановку за пивом. Я поддерживала «тусовочное» настроение, а потом засыпала, чтобы оно не переходило в «интимную» часть. Я старалась не замечать, как он ждёт протянутой руки перед отправлением «в места не столь отдаленные». И когда он позвонил мне совсем некстати, я бросила трубку.

 Я хотела остаться наедине со своей болью.

 И когда однажды ночью я сидела и плакала от боли, которая ярко и громко пела мне свою песню, я не хотела давить её лекарствами,  я хотела позволить ей допеть всё до конца. И в это время ко мне пришли двое. Сначала – мышка.

Она выскочила из-за угла, удивленно уставилась на меня, постояв пару секунд, развернулась и исчезла за тем же углом.

А потом пришел Иван. Большой человек в полосатой толстовке.

Он наклонился, заглянул мне в глаза и спросил:

- Тебе больно, лапочка? Хочешь, таблетку дам? Очень хорошая.

Я улыбнулась, покачала головой и вернулась в свою палату.

 Так мне стало легче жить со своей болью.

 Часть 3. Больница.

 Больница – это место, где врачи развлекают пациентов, пока их организм избавляется от болезни. Пациенты – это люди, которых временно одолела боль. Врачи – это те, кто врёт. Врачи – это особая «каста», стоящая наравне со священнослужителями. Их сила действенна, пока в неё верят. И исчезает, когда слепая вера уходит. Пациенты иногда бывают больными. Больные – это люди, которых боль подчинила себе. Они теперь следуют за своей болью, и все свои действия сообразуют с ней. Они больше не верят никому, кроме своей боли.

 Я верю в действенность химических, физических и психологических вмешательств в организм точно также, как верю в истинность христианской, буддийской и языческой религий. Сегодня многие верят в медицину – значит, идём к ним. К врачам. И пусть себе врут. Это их работа – врать. За это они получают деньги. От меня. Я не плачу налогов, и поэтому мне не жалко денег для тех, кто развлекает меня. Я привыкла платить тем, кто заставит меня поверить… В то, что это – лучший телефон, в то, что этой осенью нужно носить красное, а в этих туфлях моих ножки – как с картинки. Врачам я плачу за веру в то, что мне удастся договориться с болью, и она отступит. Это их обязанность – внушить мне веру в то, что их сила – действенна. Пусть будет. Потому что мне нужна эта вера, чтобы разобраться со своей болью. Чтобы спросить у неё:

- Ты зачем пришла, дорогая?

- Что я делаю не так?

- Когда я свернула со своего пути?

- Отпусти меня, родная. Я выслушаю тебя. Я пойму. Только – отпусти.

 Я не была в монастыре, хотя, признаться, очень хотелось. Но при сильном приступе у нас принято везти в больницу, а не  в монастырь. И там бороться с болью. А больница – это место, где помогают убить боль.

Для этого там создают хорошие условия:

 Отдых от повседневной жизни. Внутренняя остановка и покой просто необходимы для выздоровления.

Распорядок дня. День, расписанный по часам, приводит в порядок мысли и чувства. Все вдруг складывается в правильную картинку, и ты уже знаешь, почему пришла эта боль.

Изоляция от близких людей. Социально одобряемая изоляция. Нам дают возможность  побыть без них, без их привычных требований и ожиданий. Побыть с собою вместе.

Знакомство с новыми людьми. Это ещё один шанс – посмотреть на себя со стороны. Прощупать, где чего не достает. На какое место пришла боль.

Знаете, будь все те же условия при какой-нибудь христианской церкви… И чтобы вместо уколов была молитва, а вместо больничной палаты – келья… Я бы – честно – пошла туда. Потому что душные разговоры, потому что всегда на виду – это тяжело. Потому что питание больничной едой – аскетичнее пищи во время поста.

Но я поехала в больницу, потому что это место, в которое верят мои родители. А значит, мне тоже в это надо верить.

Устав от бесконечных разговоров о болячках, от скучных книжек и разгаданных сканвордов, я ушла из своей палаты. Хотелось домой и не хотелось. Ждала друзей и не ждала. Любила родных и не любила. Меня рвало на части, сердце выскакивало из груди, и я совсем не знала, что делать.

Взяв термос с чаем, кубик льда, кусочки форели и булку хлеба, я пошла в свой уголок. Часть коридора была заставлена шкафами, столами и креслами. Я поставила два кресла прямо напротив окна и оказалась вне зоны видимости проходящих мимо людей. Это было моё место.

И там я ела, пила и рыдала. Я плакала и не могла остановиться. Я не знала, от чего. Не от боли – её почти не было. Не от одиночества – я уже привыкла к предательствам. И не от раскаяния – я шла своей дорогой.  Я просто рыдала. И не было вопроса: зачем? И не было желания, чтобы кто-то пожалел и прижал к сильной груди. Я рыдала долго и сильно.

Так я рыдала одна в чужом городе, когда точно знала: теперь всё сама. Все свои дыры – сама. Все желания – сама. И желательно – не искать того, у кого взять. Захочешь найти того, кто даст – найдешь. И платить будешь собой.

Мне надоело платить собой.

 Когда эта мысль вдруг утвердилась в моей голове, заменив собою слезы, я допивала последнюю чашку чая.

Вернувшись в палату, я увидела, что меня приветствуют и давно уже ждут: нужно было начинать вечернюю радость: игры, розыгрыши и песни. У ребят уже готовы гитары, девчонки – накрыли на стол… Нужна изюминка. Я вздохнула, вспомнила, что «так надо» и принялась сооружать новогоднюю ёлку из вешалки для одежды.

Больница – это место, где человеку надо отдохнуть телом и душой, пока излечивается его организм. И здесь ему нужно услышать себя.

Поэтому всегда со мной в больнице – музыка. Торжественные аккорды увертюры из «Ромео и Джульетты» делают великими даже больничные стены синего кафеля. Задумчивые лица соседей по палате обретают одухотворенность, и мысль вместе с аккордами, заполняет все пространство палаты, коридоров и всего, до чего дотянется мысль.

Поэтому всегда со мной в больнице – я. Мои любимые игрушки, мои книжки и диски. И обязательно что-нибудь сделанное здесь. В этой больнице была моя ёлка. Вешалку я украсила мишурой и дисками, которые красиво переливались в свете «лампы дневного света». К украшению присоединились соседки по палате. Кто-то нёс фрукты, продевал через них нитку и вешал на «ёлку», кто-то мастерил кораблики, кошельки и цветы из бумаги, кто-то вешал сырки в блестящей упаковке… Ленточками от цветов и тортов мы украшали стены, и из салфеток вырезали снежинки.

 И до полуночи – гуляли. Встречали Старый Новый год, ходили с гитарой на нижние этажи и говорили там «о настоящем», пели и слушали песни, а потом не могли уснуть, как те груднички, которые «перегуляли». Так говорили взрослые тетки, которые тоже никак не засыпали.

Но утро было неизменно – добрым. Воспоминания о вчерашнем веселье вызывало улыбку, новых пациентов мы принимали радостно, и, кажется, выздоравливали. Прощались сухо, не оглядываясь.

Особенно не оглядывались мы на врачей. Очень хотелось, чтобы они оставались там – за алтарём. Чтобы не было видно их секретов. Чтобы продолжать верить в их всемогущество. Ведь, когда видишь во враче человека, вдруг начинаешь сомневаться…  Он – уже не носитель тайной силы. Он такой же человек, как и мы. Только 6 лет учился тому, в каких случаях надо резать, и ещё 20 лет – в каких не надо.

Мы уходили, договорившись со своей болью, больше сюда не возвращаться.